Анастасия Ганзя: «Тут с оружием не могут орду победить, что говорить о безоружных людях»

Анастасия Ганзя рассказала нам о бабушке в Полтаве и друзьях по всей Украине, «зове крови» и с чем сталкивается женщина в авиации. А также – почему в 2020-м она стояла в пикетах у посольства Беларуси в Литве и можно ли привыкнуть к сиренам воздушной тревоги.

— Авиация традиционно считается «мужской» сферой. Как ты в ней оказалась?

— Это кровь, — улыбается Анастасия. — У меня папа закончил Кировоградское училище гражданской и военной авиации и космонавтики, он гражданский летчик. Когда-то его распределили в Литву, а здесь родилась я.

Папа всю жизнь летал, а я была близка к папе; родилась в авиационном общежитие, «выгуливали» меня на взлетной полосе (на одной из старых фотографий видно: стоит моя коляска, а сзади — Ту-134).

И хотя училась я совершенно по другой профессии, в Лондоне получила специальность «маркетинг» — но так совпало, что первую работу предложили здесь, в Литве, связанную с авиацией.

И пошло-поехало: вначале я продавала ремонт самолетов (а чтобы его продавать, нужно понимать ремонт от и до, как механики), это была бизнес-авиация — маленькая, но очень дорогая. После нашла себя в страховании — вначале в Литве, потом в Германии, сейчас забрали в Лондон.

— Довелось ли в работе столкнуться с сексизмом?

— Вначале это было очень ощутимо. Когда только пришла в авиаремонт, организация молодая, пыталась выиграть на европейском рынке за счет цен — а основным клиентом вообще была Россия, частично Беларусь.

И, конечно, на молодую девчонку, а мне было 23 года, в такой сфере смотрели как на «засланного казачка» — понятно, директор прислал, чтоб ты тут походила красиво, а поговорить мы приедем все равно к нему. При этом мой директор понимал в авиации меньше, чем я, но было понятие «мужики решают».

И в этом смысле сексизм есть всегда: многим тяжело представить, что женщина что-то решает. С другой стороны, чем старше я становлюсь, тем более серьезно меня воспринимают, как фигуру более солидную. Но все равно, встречая на конференции новых мужчин-представителей, я четко знаю, что нужно сделать каменное лицо и дать понять, что ты приехала решать вопросы, а не красиво улыбаться.

Но есть и свой плюс: поскольку женщин в сфере действительно мало, процентов 15, часто к нам относятся более дружелюбно и приветливо. Хотя и откровенные предложения от людей с явными следами обручальных колец на пальце — такое тоже бывало. Воспитывать я никого не собираюсь, просто игнорировала.

— Довольно часто ты ездишь в Украину, чтобы передать военным новую партию помощи. Почему именно такой формат — можно же просто донатить ВСУ или собирать гуманитарную помощь, не обязательно лично гнать в Одессу или Краматорск?

— Я вот сейчас сижу и вспоминаю: 25 февраля 2022 года я должна была лететь в Киев на концерт Луи Си Кей (американский стендап-комик — С.). А 24-го проснулась, как очень многие, от ужасной новости о вторжении — такой дикий крик, когда сам себя не слышишь.

Мои родные в тот момент были в Полтаве, в Киеве, в Мариуполе, брат в Одессе. И я почему-то поверила пропаганде, что возьмут «Киев за три дня», и не могла представить свой самый любимый город на свете под российскими флагами.

При этом в России у меня кум, я крестная его сына, он долго жил в Америке, в Европе, казалось бы, западного склада ума человек — но в 2022-м он исчез, просто прекратил общение. Позже объявился, и на мои упреки, как он мог молчать, зная, что у меня почти вся семья в Украине, ответить ему явно было нечего.

Недели две-три просто собирала себя по кускам, не выпускала телефон из рук, переживая за родных, потому что у брата, например, беременная жена и маленькая дочка, а в район, где они жили, зашли российские танки. Люди жили кто в школах, кто в подвалах, бежать пришлось дважды, через речку в сторону Винницы, где в итоге родилась еще одна моя племянница.

А двоюродная сестра полтора месяца провела в оккупации в Мариуполе, и это ежедневный кошмар: как они, что с ними, ты все время на связи — и в то же время далеко. Поехать туда — страшно не за себя, а за сына, которому всего 8 лет, а от тревоги за родных буквально разрывает.

Тут позвонил папа, рассказал, что сосед из Полтавы ушел в тероборону Киева, — и он, пообщавшись с военными, поехал и купил несколько тепловизоров. Это очень большие деньги, на самом деле, но главное, что отец подал идею, как простой, невоенный человек может помочь Украине.

Я в это погрузилась с головой, теперь знаю, что у бронежилетов несколько классов и можно нарваться на подделку, что тепловизоры есть дневные и ночные, что жизнь дрона — максимум неделя, и их нужно очень много. А значит, и участников такой помощи должно быть много.

Мой одноклассник Олег Шураев, в Литве публичная фигура — актер, стендап-комик, блогер, — родился в Киеве, у него мама украинка, и вот он тоже включился в инициативу. Возник фонд «1К», самых активных волонтеров — человек 5-6, причем никто не имел военного опыта или образования, и кроме нас с Олегом, все литовцы.

Фонд, поясняет Анастасия, занимается конкретными вещами по запросу украинских военных, в частности, 40-й бригады имени Витаутаса Великого, 3 штурмовой бригады, «Азова», «Кракен», «Айдара» и других. В начале войны это было обмундирование, каски и бронежилеты, сейчас тепловизоры и дроны, наушники, прицелы, электрогенераторы и т. д.

— Не знаю, сколько коробок я вывезла за эти годы, могли быть партии и по 70 дронов, в целом на сегодня мы собрали помощи на сумму около €5 миллионов, прежде всего, на нужды военных, хотя была и гуманитарная помощь, теплая одежда.

— Я понимаю, что у тебя характер, закаленный работой а авиации, родные в Украине, обостренное чувство справедливости. И все же — не страшно?

— Вообще нет. Первый раз я поехала спустя год, при этом уже обросла друзьями-военными, с которыми мы плотно общались каждый божий день. Причем, что удивительно, они там находились в более позитивном состоянии, чем мы здесь.

Возможно, поэтому, подружившись с военными, с украинскими волонтерами, кто передавал помощь непосредственно на линию фронта, и я не испытывала страха, скорее, адреналин.

Анастасия вскользь упоминает о полученных благодарственных письмах и грамотах, и уж совсем мельком — о том, что награждена медалью за помощь Украине — мол, что тут такого, просто делаю, что могу.

И продолжает об украинцах:

— Моей бабушке 89 лет, они живет в Полтаве. Бабуля — красотка, она к нам ездит в Литву на поезде раз в несколько месяцев, и говорит: «Гитлера пережила, Сталина пережила и этого черта переживу». Уезжать из Полтавы не хочет, даже не думает — как это, с родной земли куда-то ехать. Ну и как ты рядом с ней будешь бояться.

Когда я впервые остановилась у родных в Киеве и услышала воздушную тревогу, а потом еще взрыв, потому что сработала ПВО — аж присела от неожиданности. А потом поворачиваю голову — мама с коляской как шла, так и идет, люди гуляют, только я как дурак сижу на тротуаре.

Решила, что местным виднее, когда действительно опасно, и расслабилась. Хотя чувство, что ты, по большому счету, мишень, все равно сохраняется.

Но киевляне не просто продолжают жить, они пережидают воздушную тревогу в метро — и гуляют, сидят в кафе, открываются новые магазины, запускаются бизнесы.

В Днепре, где тоже довелось бывать, не так позитивно, как в других регионах — там взрывы постоянно, или бьют каждый день, или работает ПВО, и люди уже по звуку определяют — вот «шахед» летит, вот наши работают, пойдем, посмотришь.

И это не пофигизм, это такое жизнелюбие, которого я не встречала больше нигде. В Одессе летом — где-то на горизонте дым черный, но многие лежат на пляже, купаются, рыбу ловят, раков и бычков продают, дети играют. А ночью начинается война: прилетают «шахеды», ревут сирены. Но украинцы действительно незламные, у них нет страха, есть злость к врагу и задача выжить, сохранить себя и свою землю.

И, кстати, за все время я не встретила ни одного человека в Украине, который бы ныл по поводу войны. Люди на многое жалуются: что нет электричества, или что аэропорт Борисполь закрыт, что курс падает — но насчет войны говорят: да, тяжело, но это же закончится.

Вот это ощущение своей земли очень четко чувствуется и в гражданском секторе — исколесив многие регионы Украины, я не видела среди них ни одного нищего, где только водка и беспросветность, везде люди пытаются как-то «поднять» свой район, — и среди военных.

У большинства тех, с кем мы с волонтерами общались, не военное образование. Это средний класс, с хорошим образованием: есть адвокаты, архитекторы известные, мои коллеги-авиаторы, врачи, бизнесмены с немалым количеством недвижимости. Один красавец-парень, под два метра ростом, собственник бизнеса в Бельгии — уже 27 февраля он стоял в военкомате. Получил травму, сейчас волонтерит, собирает дроны.

— Знаю, что в августе 2020-го и после ты выходила на митинги в Вильнюсе в поддержку беларусов. Что зацепило, почему не смогла остаться в стороне?

— Ну а как может быть все равно? «Хата с краю» — вообще не про меня. С менталитетом беларусов меня познакомили мои друзья из Беларуси, я много раз ездила в Минск, в Барановичи, в Лиду, через Беларусь ездила в Украину, со многими людьми там общалась.

И в 2020-м я четко понимала, что сотни тысяч, вышедшие на протесты — это не просто на площади постоять, люди действительно не хотят Лукашенко.

Можно провести параллели между Майданом (у меня стоял там папа, брат, я и сама бы вышла, но тогда только-только сын родился) и событиями 2020 года в Беларуси. Окей, не было танков на улицах, другой масштаб противостояния, но суть в том, что люди вышли на улицы, потому что хотят быть хозяевами на своей земле и не хотят диктатуры.

А как можно не реагировать на диктатуру? Мы ходили на пикеты и марши протеста под здание беларуского посольства в Вильнюсе, у меня на машине были повязаны белые и красные ленты — свою позицию обозначила очень четко.

Честно говоря, даже понимая, что за беларуский режим вступится Россия, и могут не задумываясь реализовать силовой сценарий для подавления протестов — я верила до последнего, что у беларусов получится, и что Запад отреагирует на происходящее не только глубокой озабоченностью.

— Война рано или поздно кончится. Задумывалась о том, как будет дальше? Например, будет ли твой сын общаться с российскими родичами, учить русский язык, смогут ли нормально общаться беларусы и украинцы, помня, откуда летели ракеты в начале полномасштабного вторжения…

— Сын говорит и пишет без проблем на русском и украинском, и поскольку учится во французском лицее, то с иностранными языками у него тоже хорошо. Навязывать ему изучение русского, чтение литературы я точно не буду — только если сам захочет.

Что касается отношений между людьми — обратила внимание, часто бывая в Украине, что они не говорят об этом. Скорее всего, просто не до того. Да, русские войска называют «орками», но по отношению к русским вообще всем — я не слышала грязной агрессии, самых низменных чувств и пожеланий.

Хотя понимаю, что украинцы, пережившие оккупацию в Мариуполе, те, кто хоронил своих родных и соседей, у кого сгорели дома — те не испытывают никаких теплых чувств к России.

А про беларусов, пару раз я выводила разговор на эту тему — я не слышала унизительных фраз, ненависти. Общий фон такой: это сейчас провинция России, которая делает, что скажут в Кремле. Но никто не говорит, что беларусы могли восстание устроить или что-то этом роде — тут с оружием не могут орду победить, что говорить о безоружных людях, давайте будем реалистами.

Но пока война продолжается, а мы продолжаем помогать Украине. До сих пор не укладывается в голове, как люди, с которыми мы встречаемся в Киеве, приезжают на ротацию, надевают «гражданку», и мы сидим в кафе, — а потом они едут снова на фронт, где кровь, война, трупы.

Не могу спокойно смотреть, как украинские военные прощаются с семьями на вокзале. А с другой стороны, радует отношение к раненым, кто потерял на войне руки или ноги — они не калеки, не попрошайки на рынках и не угрюмые алкаши, — они герои, защитники, которыми гордятся.

Страшно, что многих из мальчиков, которым я как волонтер собирала посылки и вкладывала какие-то личные подарочки, уже нет в живых.

Мы были на связи с одним парнем, который находился в «Азовстали» — 9 мая он вышел, чтобы перейти из одного корпуса в другой, и по сегодняшний день пропал без вести. У него позывной «Дублин». И я пообещала: «Если ты выживешь, куплю билеты, возьмем твоего брата, моего сына и полетим гулять в Дублин…». Очень хочу сдержать это обещание.