Бенька: «Белорусы совсем не закрытые люди, а очень радостные и веселые»

В рамках проекта «Жизнь (не)обыкновенного белоруса» «Салідарнасць» напросилась в гости к Беньке и разузнала, за что прима кабаре бэнд «Серебряная свадьба» любит «Славянский базар», почему в Беларуси музыканту жить трудно, и боится ли она старости.

Она влюбляет в себя с первой песни. Бенька — так ласково называют поклонники Светлану Бень — со своей «Серебряной свадьбой» рассказывает зрителям истории, которые интересны зрителям в Беларуси, России, Украине, Германии и Франции.

То, что делает Бенька и Ко, совсем не похоже на продукт белорусского шоу-биза. У них нет фарфоровых зубов, хита-песни на все времена и прописки на гостелеканалах. Но и к числу черносписочников они не принадлежат: выступают в клубах.

— Светлана, у нас в стране, как известно, есть черный список музыкантов, и есть белый, а ваш коллектив, как Алиса в Зазеркалье, существует в какой-то своей нише.

— Да, такую задачу мы перед собой и ставим. Быть вне каких-либо списков.

— То есть вас не зовут на телевидение?

— Не зовут. К счастью. Мы не стремимся туда попасть.

— А к чему стремитесь?

— У нас нет честолюбивых планов. У нас есть только одно желание: мы хотим делать что-то своё, что-то очень сильное, ни в чем себя не ограничивая и не обманывая. И делать это хорошо.

Все наши планы связаны только с тем, как найти интересного режиссера, художника, как получше сделать аранжировку или провести репетицию. Потому что я уверена: если конкретный человек делает профессионально свое дело — все в мире приходит к хорошему.

— Кто ваш зритель? Для кого вы делаете свою музыку?

— Для всех, кто хочет ее услышать.

— Отличается ли ваше общение с публикой в странах, где вы гастролируете, от того, как воспринимают «Серебряную свадьбу» на родине?

— Практически ничем. Люди всюду похожи. Просто в одних странах они более открыты к веселью, а в других — более осторожны. Как мне кажется, вопреки расхожему мнению, белорусы совсем не закрытые люди, а очень радостные и веселые.

— Судя по вашему графику, вы чаще даете концерты в России, чем дома.

— Было бы очень хорошо, если бы у нас была возможность активно ездить по Беларуси. Мы не во всех областных центрах выступали. И это не наша вина. Нет клубов, площадок, которые могли бы нас принять. Наш коллектив находится в отдельной нише. Есть группы, которые собирают большие клубы и ледовые дворцы. А мы можем собрать больше ста человек, но меньше тысячи. И потому бывает трудно найти для нас подходящую площадку.

— Но на «Славянском базаре» выступали…

— Да, мы были на «Славянском базаре». На мой взгляд, это несправедливо обиженный критикой фестиваль. Там много разного происходит и интересного, и для города это мероприятие очень многое дает. Я родом из Витебска. И очень люблю «Славянский базар». Для меня это время, когда город превращается в большой праздничный пирог. Всюду происходит что-то нарядное, необычное. Люди друг к другу невероятно доброжелательны. Все пьяные, веселые. Милиционеры добры ко всем. Это такая карнавальная атмосфера...

Наряду с официозом и нелепостью всякой, махровой попсой, на фестивале происходит столько всего хорошего... Чудесные художники, уличные музыканты, хорошие спектакли, есть программа классической музыки.

На заре туманной юности мы ездили на «Славянский базар» играть на улице. Потом мы выступали в совместном концерте с Олегом Скрипкой и его кабаре.

— Откуда взялась такая Бенька, которая не была измучена музыкальным образованием в детстве и выросла на советской эстраде, звучащей из телевизора и радиоточки? Откуда в тебе дух кабаре?

— Я не знаю. Не могу сказать.

— После того, как «Серебряная свадьба» получила две награды — за «Лучший альбом года» и «Лучшую песню года» на Ultra-Music Awards — 2012 директор коллектива Александр Богданов сравнил музыкальные конкурсы с мерянием пи..ками. А что вы сами думаете о конкурсах?

— Мы стараемся делать свое дело максимально хорошо. Если это высоко оценили критика или публика, нам приятно. Тем не менее, мы не стремимся понравиться кому бы то ни было во что бы то ни стало. Победа в конкурсах ничего не изменила в нашей жизни.

На мой взгляд, в творчестве соревновательный момент некрасив. Поэтому мне даже немножко грустно, что мы к этому причастны. Я чувствую некоторое смущение, неловкость и непонимание, что я должна почувствовать, как себя вести, что сказать, как прокомментировать награду.

— В вашем репертуаре есть песни на белорусском языке?

— Нет. Но я все время думаю об этом. В основном мы исполняем мои песни, а у меня не получается писать стихи на белорусском языке.

— Однажды вы сравнили «Серебряную свадьбу» с семьей, в которой можно поругаться и даже подраться, но никто ни от кого не уходит. Как это вам удается?

— Что такое семья? Это два человека, которые полюбили друг друга, и вот они вместе. Но проходит какое-то время, и они узнают друг о друге много подробностей, в быту проявляются разные сложности.

И тут наступает самое интересное. Либо человек проявляет свою поверхностную природу и быстренько куда-нибудь удаляется, либо проявляет философский подход к жизни — свою глубинную природу, свою сердечную красоту раскрывает. И тогда, несмотря на все трения, люди в чем-то друг другу учатся уступать, приходить к компромиссу, что-то прощать, что-то корректировать друг в друге и жить вместе дальше.

Мне кажется, что этот этап — самый прекрасный. Когда вы могли бы расстаться, но не сделали этого, и все продолжилось. Это самое восхитительное в человеческих взаимоотношениях: в дружбе, в любви, в сотрудничестве. Поэтому для меня «Серебряная свадьба» — это семья. Естественно, у нас случаются конфликты, мы можем в чем-то не соглашаться друг с другом, но, несмотря на это, мы продолжаем быть вместе, и это нас развивает, делает лучше.

Мистическим, волшебным образом мы слепились в тесный снежный ком. Все очень разные, сложные и прекрасные. Не мыслю никого другого на месте каждого из музыкантов. И не хочу даже об этом думать.

— «Серебряная свадьба» — это коммерческий проект?

— Мы делаем исключительно то, что хотим, и при этом ни под кого не подстраиваемся. Не делаем ничего, сознательно продуманного для коммерческого успеха. Но иногда результат получается положительным. И это дает нам возможность существовать как независимый коллектив, не занимаясь ничем другим кроме музыки.

По-моему, это очень большая удача для Беларуси, где занятие музыкой совершенно неприбыльное, и более того, убыточное.

…Почему я не очень люблю всякого рода премии и критику? Как мне кажется, если человек не идет бухать в подъезд, а берет гитару и играет какую-то музыку, то мне уже плевать, хорошо он это делает или плохо. Слава Богу, хоть кто-то что-то делает. Это прекрасно. Человек пытается творчески самовыразиться, а не бьёт лицо кому-то…(Смеется).

Очень трудно в Беларуси жить музыканту. Есть пагубный путь кавер-бэндов и есть попытки сделать коммерческие проекты, как правило, мало успешные в Беларуси. А еще есть люди, которые занимаются творчеством в чистом виде. Это очень убыточно, сложно, и на каком-то этапе люди сдаются и либо прекращают это делать, либо оставляют группу как хобби-бэнд — поиграть на выходных. Это плохо.

Если ты живешь творческим проектом — ты должен вариться в этом постоянно. Есть такой пример у Чехова в «Чайке», когда писатель ужасается, словив себя на мысли, что он невольно представляет, как употребит в написании нового романа все, что он видит, слышит, чувствует, все, что происходит рядом, и людей, и события воспринимая как материал для нового произведения.

Это может быть, звучит жестковато, но это единственный возможный путь, если человек хочет создать что-то серьезное.

— Ты говорила, что когда театр превращается в производственную машину – неважно государственную или нет – это убивает театральную суть. Когда режиссер озадачен тем, как выполнить план, заполнить зал… Ты поэтому ушла из театра?

— Работать в театре могут люди с сильным потенциалом или определенной внутренней организации. Люди, которые могут творить в любой атмосфере.

У меня другая природа. Если от меня чего-то ждут или требуют, это скорее меня парализует, чем активизирует.

Мне нужно ходить по городу, смотреть на ворон, потратить впустую четыре дня, потом подружиться с кем-то, посмотреть кино и — бабах! — у меня что-то родилось. Когда это родится — я не знаю. Может быть, завтра, а может быть, через три года.

Если есть давление, нужно что-то срочно сделать, во мне это все убивает. А театр — государственный или коммерческий — это плановое предприятие, которое требует, чтобы, скажем, через три недели было готово. Это можно организовать, но чистый вид творчества тогда исчезает. Исчезает радость от творчества — детская, неистовая, когда тебе настолько хочется что-то сделать, что ты умрешь, если не сделаешь. Поэтому я очень рада, что не работаю в театре. Я не подвожу других людей и не мучаю себя.

Мне захотелось сделать маленький спектакль — и я его сделала. Он закрыл мою внутреннюю нишу. Год назад мы с подружкой поставили спектакль «Был бы у меня дракон». Репетировали дома. Все было очень по-семейному. Больше двадцати человек принимали участие в изготовлении кукол и декораций.

Мы обзвонили всех близких друзей с просьбой о помощи, они приезжали к нам, резали, клеили, красили, ночевали у нас или уезжали под утро на такси. Это было какое-то студенческое безумие! За неделю родился спектакль, который, возможно, из-за того, что его неистово хотелось сделать, привлек к себе много хороших людей в помощь.

Он очень добрый, веселый, производит впечатление легкого, сделанного как будто сейчас. И несмотря на такую легкость и кажущуюся простоту, мы с ним уже съездили на фестивали в Мюнхен, Самару, Пермь, Москву. Мы играем его на квартирах у друзей, с ним хорошо путешествовать. И я понимаю, что бы ни случилось, он пройдет с хорошим настроением и даст людям ощущение света и тепла.

— В одном из интервью ты сказала, что тебя не интересует политика, и неважно, в какой стране ты бы ни жила, она бы тебя все равно не трогала.

— Я думаю, что существование государства и власти — это процесс, который на протяжении всей истории одинаково сложен и печален. К власти приходят люди честолюбивые, стремящиеся реализовать свои амбиции, материальные и моральные. Соответственно, я не верю ни в какую власть ни в какой стране. И не верю, что во власти могут быть люди благородные и альтруистичные. Потому что это противоречило бы их природе.

Я, например, верю, в монархию, когда человек приходит во власть, не выбранный никем, а потому что он таким родился и деваться ему некуда. Может быть, тогда есть шанс, что во власти будет человек особенный, божественной природы? (Улыбается).

Самое важное — человек должен настороженно и осторожно относиться ко всему, что говорят любые политики. Подвергать сомнению все.

Думаю, что цель любого человека — это здравомыслие и попытка выжить в любой ситуации, не роняя своего человеческого достоинства, и научить этому своих детей.

В студенчестве я была политически активна. Меня возмущала несправедливость, «прыгнёт» политический. Я ходила на бесконечные демонстрации. И однажды наш преподаватель — прекрасный человек, оппозиционер, очень авторитетный для нас, — пришел на занятие, и кто-то говорит ему: «Вы слыхали, Лукашенко заявил вот что…». А он с грустью сказал: «Дорогие ребята, не он заставляет вас писать мимо унитаза». Это было самое важное, что я услышала за годы учебы.

Меня беспокоят другие вопросы. Почему столько детей-сирот в Беларуси? Меня волнуют проблемы СПИДа, туберкулеза и уничтожения белорусских болот.

Меня не волнует, кто стоит у власти. И я уверена, кто бы там ни стоял, это будет не тот человек, который этого достоин и решит эти проблемы. Если бы каждый из нас вел себя порядочно и человечно, думал о других больше, чем о себе, и не замыкался в своем обывательском мирке, сражался бы с несправедливостью здесь и сейчас на бытовом уровне, то все бы гармонизировалось и пришло в порядок.

— У «Серебряной свадьбы» есть чудесная песня «Старая падла», в которой ты предстаешь в образе эксцентричной старухи. Скажи, а тебе не страшно стареть?

— Я думаю, старость — своего рода интересное испытание. Это приключение. Старость, она все показывает про человека — какова была его предыдущая жизнь. Это последняя глава твоей книги, в которой смерть ставит точку. И эта точка должна быть поставлена красиво.

Как человек себя ведет во время смерти и как она происходит — это важно тоже. И старость как преддверие этого, как финальная глава. Она раскрывает человека в его глубинной сути. Каким он был в жизни, так и раскроется в старости. Как благородный человек или как меркантильная старая сволочь, которая выпьет кровь детей. Мне кажется, это очень любопытно.

Я совершенно не знаю, какой буду. И мне очень интересно, понимаешь? Это как будто прийти к крутому психотерапевту и услышать: «А теперь я тебе все про тебя расскажу. Ты такой-такой-такой». Старость — это будет период, когда я все про себя пойму. Это страшно. Но к этому надо готовиться. И я думаю, как бы так сделать, чтобы этот психотерапевт сказал мне что-то хорошее, а не совсем кошмарное.

И вот какая деталь. Я вижу огромное количество примеров чудесных людей, неистовых, творчески активных, прекрасных, у которых в старости исчезает зависимость от сексуального момента. Она есть в юности, молодости и зрелости. Насколько я привлекательна? А вот тут у меня прыщ или не прыщ? Я худая или толстая? К старости вся эта шелуха отваливается, и в человеке раскрывается то, что для него было в детстве важно. Базовые вещи, божественные.

Есть очень много чудесных стариков, у которых вся эта чепуха сошла. Осталось сияние, и оно очень красиво. На таких людей хочется равняться.

А еще, знаешь, хорошо бы быть молодым, а завтра проснуться сияющим старичком, с сединой и мудростью в глазах, с гармонией внутренней. Но надо прожить 15 или 20 лет, когда ты трансформируешься и входишь в этот возраст. И, наверное, это процесс страшный и тяжелый…

Я от старости жду много чудесного. Возвращения к детству.