Глуховский: «Пока диктатор силен, он убедителен. Как только он ослабел, его сразу начинают высмеивать»

Дмитрий Глуховский вспоминает, как в начале полномасштабного вторжения, большое количество россиян, в том числе медийных персон, открыто выступили с осуждением происходящего.

Однако за полтора года ситуация изменилась. И произошло это, по его мнению, путем перепрограммирования населения, «буквально нейро-лингвистического программирования», одним из значимых элементов которого стал новояз.

«Либо станешь гуттаперчевым, либо твой хребет хрустнет»

— Отступление от совершенно очевидных истин, самоубеждение и убеждение других в истинности лжи происходит посредством языка, — отметил Глуховский во время лекции в Свободном университете. — В принципе, это не современное изобретение, подобное активно внедрялось и при советской власти, и в гитлеровской Германии.

Называть какие-либо неоднозначные или откровенно людоедские инициативы власти неким новоизобретенным термином и принуждать людей к произнесению этого термина позволяет программировать сознание определенным образом.

Самый очевидный пример сегодня — «специальная военная операция», который заменяет слово «война». Это слово запрещено.

Чтобы ты его не произносил, несколько человек, включая меня, были публично высечены и наказаны — за то, что назвали очевидное очевидным. Говоришь «война» — вот тебе срок «за дискредитацию армии РФ».

Сам по себе «закон о дискредитации», конечно же, не о дискредитации, а о том, что ты называешь вещи своими именами. Так, распространение правдивых сведений о военных преступлениях российской армии названо «законом о распространении заведомо недостоверных сведений», то есть полное переиначивание.

Например, в нацистской Германии ни в коем случае, даже среди лиц, непосредственно к этому причастных, нельзя было называть истребление еврейского народа казнями и убийствами.

Казни назывались «специальной мерой», не высшей, потому что высшая мера подразумевала расстрел. А «окончательное решение еврейского вопроса» подразумевало геноцид, истребление еврейского народа.

И можно было называть исключительно в этих терминах. Это была масса слов, которая программирует сознание. Сотрудники газовых камер, которые сжигали людей, не имели права говорить «тела убитых людей» или «трупы» — только «вещи», — привел историческую аналогию Глуховский.

Он утверждает, что через непродолжительное время подобные процессы начинают форматировать сознание людей определенным образом, и подробно объясняет, каким чудовищным образом это происходит.

— Если ты понимаешь, что лжешь, называя войну «СВО», у тебя возникает ощущение когнитивного диссонанса. Делается это через принуждение, через угрозу репрессий, насаждается именно для того, чтобы привести население к конформности, чтобы подавить сопротивление и даже мысли о сопротивлении через ритуал, который каждый раз, когда ты говоришь на эту тему вслух, заставляет тебя отказываться от своих убеждений.

Будучи вынужденным публично замалчивать правду и даже в компании близких людей называть войну «СВО», зная, что именно этого требуют от тебя власти, таким образом ты каждый раз себе немножко сам свой хребет гнешь.

Гнешь до тех пор, пока станешь гуттаперчевым, либо твой хребет хрустнет.

Ты испытываешь это неприятное ощущение диссонанса и понимаешь, что наступаешь на горло собственной песне, отказываешься от собственных принципов и стараешься всего этого избежать.

Но с одной стороны это подкрепляется страхом репрессий и наказания, рисками — и ты не можешь ступить в эту сторону. Поэтому начинаешь двигаться в другую.

А чтобы не чувствовать себя лжецом и трусом, не подрывать основы собственного мироощущения, где ты желаешь видеть себя человеком правым и правильным, ты начинаешь убеждать себя в верности аргументов, на которых зиждется оправдание насилия, аргументов, лживость которых ты прекрасно понимал вначале.

Ты начинаешь искать аргументы и факты, которые позволят тебе подвергнуть эрозии собственную прежнюю позицию и укрепить позиции той стороны, которая угрожает тебе насилием.

Мне кажется, на этом строится конформизм, — делает вывод писатель.  

«На самом деле это и есть процесс самообращения в рабство»

Он объясняет, насколько важен и популярен процесс «переламывания себе хребта» в условиях диктатуры.

— Мне кажется, что этот процесс переламывания хребта самому себе и является на самом деле желаемой целью диктатуры. То есть смысл не просто в том, чтобы заставить людей произносить вслух какие-то вещи, а в том, чтобы они проделали над собой эту процедуру, чтобы сами себя переубедили, заставили себя поверить в заведомое вранье.

И этот процесс самоунижения, на который ты идешь из страха или из соображений выгоды, на самом деле и есть процесс самообращения в рабство.

За последние 30 лет из-за недогляда власти выросло поколение, предоставленное самому себе и относительно свободное. Это поколение нужно было снова призвать к сапогу, к ногтю и обратить его в рабство.

При этом, надо понимать, что любой человек испытывает острую необходимость ощущать себя в целом хорошим и добропорядочным. Когда тебя при этом заставляют оправдывать массовые убийства и бомбежку городов, убийства гражданских жителей, усилия для того, чтобы объяснить себе, что так и надо, требуются серьезные.

Власть, понимая тотальную аморальность всего, что творит, судорожно пытается найти обоснования своим людоедским действиям. Реальная мотивировка заключается в том, что эти люди боятся потерять все, Путин боится потерять власть, боится потерять возможность передать свои накопления и завоевания следующему поколению наследственной, как они предполагают, «новой аристократии».

Власти должны объяснить людям, что кровь проливается не напрасно, что все это оправдано, что другого выбора не было, Россия находится на правильном пути и люди гибнут не зря.

Отсюда и этот перебор версий, которые мы видели — от «радиоактивных гусей» до разработки Украиной атомной бомбы — все это показывает, как власть пыталась оправдать себя в глазах народа.

И самым действенным оказался способ переворачивания с ног на голову и самовиктимизация, представление себя не агрессором, которым является и российское государство, и российская власть, а жертвой: «нас в это втянули, мы защищаемся, мы не нападаем».

То, что это не может выдержать совершенно никакую проверку реальностью, не имеет никакого значения. Гораздо важнее здесь эмоция, которая дает людям упоительность переживания, затмевая неубедительность аргументации.

Прежде всего это эмоции обиды, ресентимента и мести, навязывание ощущения себя жертвой, которая теперь способна за все эти беды каким-то образом отомстить.

И это ощущение настолько сильно, в особенности людям, которые в жизни постоянно унижаемы государством, что они с удовольствием проживают эту эмоцию и хотят еще, потому что она, как наркотические вещества, дает им и упоение, и отвлечение, и временное избавление от тревог и болей, которые у них есть.  

Поэтому пропаганда не особенно тревожится по поводу аргументов: сила эмоции и ее упоительность важнее, чем факты.

Надо понимать, что любая диктатура — это прежде всего сила. Выбор здесь не между правдой и ложью, а между правдой и силой. Все эти ложные построения, на которых зиждется любая диктатура — система воображаемых координат, новояз — убедительны постольку, поскольку подкреплены силой.

Такие государства должны все время проецировать силу и грозить насилием, и осуществлять насилие. Пока диктатор силен, он убедителен. Как только он ослабел, его сразу начинают высмеивать.

Неужели никто кроме маленького мальчика не видел, что король голый? Разумеется, видели все, но было очень страшно сказать это вслух, чтобы не отрубили голову.

Но если у короля случился инсульт, и он упал с трона голой ж*ой кверху, в этот момент всем становится совершенно очевидно, что он голый, потому что стало не страшно, — рассуждает Глуховский.

«У любого геноцида есть экономические обоснования»

Однако он уверен, что нельзя просто так «сломать себе хребет» и спокойно жить дальше, не ожидая никаких последствий.

— Примкнув к силе, потому что ты слабый, и согласившись с аргументацией силы, даже если она очевидным образом нарушает правду, ты начинаешь эту силу оправдывать, потому что должен морализировать свой выбор и никогда не можешь себе признать, что находишься на стороне зла.

Для этого прибегают к пропаганде собственной беспомощности, говорят: «Я ничего не могу изменить, от меня ничего не зависит, поэтому я отказываюсь занимать какую-либо позицию», — и продолжают жить какой-то своей жизнью, что мы и наблюдаем сейчас в Москве и Санкт-Петербурге.  

Мы видим, что хоть Россия и творит безусловное, неопровержимое, многократно задокументированное зло, большая часть населения научились все это в лучшем случае игнорировать, в худшем — поддерживать.

Когда вы не можете продолжать говорить и думать то, что думаете, вы как будто проглотили острый предмет и не можете от него избавиться, и тогда организм начинает этот острый предмет окружать рубцовой тканью, чтобы он дальше не порвал органы.

Примерно то же самое происходит с нашим сознанием и наличием остро диссонансной конфликтной темы. Разумеется, это приводит к определенным последствиям.

Оставаться внутри себя в ситуации, когда страна скатывается в агрессивный фашизм, будет сложно. И рекордные продажи антидепрессантов в РФ подтверждают это.

Этот мощнейший диссонанс преодолеть без цены для собственного психического здоровья невозможно. То есть можно все игнорировать, но у этого будет цена. И если вы не заплатите ее своими свободой или деньгами, вы заплатите своим здоровьем, потому что такие вещи для организма бесследно не проходят, — рассуждает писатель.

Анализ ситуации привел его к еще более удивительным выводам. А что, если не украинские территории были главной целью этой войны?

— У перехода на сторону зла или на сторону лжи есть долгосрочные последствия. Когда морок рассеется и Путин отправится в мир иной, ничего не кончится для людей, которые перешли на сторону зла.

Жизнь без хребта невозможна без отказа в веру существования добра и зла, допустимого и недопустимого. Это цинизм.

Кроме этого, надо признать, когда ты становишься на сторону зла, ты приобретаешь свободу чинить самоуправство и забирать блага у людей, которые находятся по другую сторону.

У любого геноцида есть экономические обоснования.

Примыкание к злу освобождает темные стороны человеческой души. Познав это, многим сложно будет от этого отказаться. В искренность раскаяния эсэсовских офицеров и большевистских палачей я не верю. Думаю, никто из этих людей, познав освобождающую мощь зла, ни в чем искренне не раскаялся. Наоборот, они очень скучали по тем временам, когда это было возможно.

Опыт принуждения людей к уверованию в заведомую ложь, публичного унижения людей, растаптывания их человеческого достоинства и приглашения их к пресмыканию, безусловно, сформируют у нас очередное поколение циников, людей, способных к двоемыслию.

И именно в том, чтобы загнать этих людей снова в рабство, и заключался план замазывания русского народа кровью украинского народа, план развязывания этой войны.

Сама по себе Украина России не нужна, как не нужна и ее территория, и ее население. Нужно было обеспечить покорность еще на поколение вперед российского народа, что, собственно, и проделывается, — делает ужасный вывод современный классик.