Кнырович: «Готовлю себя к тому, что могу не вернуться в страну никогда»

Фото Светланы Фар

До начала 2017 года Александр Кнырович развивал семейный бизнес, часто выступал на конференциях, посвященных экономике и предпринимательству, был бизнес-ангелом и порой читал лекции для студентов белорусских вузов.

А потом он провел 22 месяца в СИЗО и еще 33 в колонии по делу о неуплате налогов и даче взятки. В августе Кнырович вышел на свободу и вскоре уехал из Беларуси, написав в Фейсбуке, что «нет и не может быть никакой более важной ценности в жизни человека, чем свобода».

Только после этого бизнесмен решился рассказать, какими были его годы жизни в неволе, считает ли он свое дело политическим, как относится к событиям в стране и чем будет заниматься после потери бизнеса.

«Отработанная на мне система никакого отношения к закону не имеет»

— Как прошли ваши первые недели на свободе? Что для вас было важней сделать в это время?

— Самым главным было обнять близких, поговорить, поплакать вместе с ними. Потом успокоиться и начать двигаться дальше. Первое время было наркотическое состояние эйфории от того, что ты снова во всем этом. Оно продолжалось дней пять. Например, у меня был шок от многообразия в овощном отделе магазина, потому что 4,5 года в лучшем случае я ел яблоки, груши и апельсины.

У меня была задача пообщаться с близкими, встретиться с друзьями и поблагодарить их за участие в моей жизни. Оказалось, что достаточное количество друзей осталось со мной, достаточно людей мне помогало.

Я проверил функционирование всех систем организма. А потом думал о том, чем мне заниматься в жизни дальше.

 — Как ваше здоровье?

— Здоровье стало гораздо лучше, чем было. До того у меня были проблемы с сердцем, сосудами. А за четыре года и семь месяцев в жизни с соблюдением режима сна, с полноценным отдыхом, без алкоголя и после отказа от животных жиров я физически чувствую себя лет на 10 моложе, чем когда садился в тюрьму. Я стал здоровее, чем был, и рассчитываю еще лет 50 протянуть.

Но, конечно, в СИЗО зрение садится, так как там плохой свет, а основное занятие — чтение, на которое у тебя, наконец, появляется время.

— В суде во время последнего слова вы говорили: «Относительно деятельности «СТИ-Трейдинг» мне трудно понять, в чем я виноват. Сама по себе регистрация компании в России — преступление?». Как вы относитесь к приговору и заключению сейчас?

— Как мое отношение к этому может измениться, когда нормальная хозяйственная деятельность называется преступлением? Приговор был безумным, но от реальности никуда не деться.

Я все еще считаю, что это иезуитское обвинение в том, что я уклонялся от налогов, уплачивая их в большем размере в другом государстве, не встраивается ни в презумпцию невиновности, ни в систему доказательств, ни в хоть немного объективный суд.

Мой опыт и система, которая была отработана на мне в части предъявления налоговых претензий, никакого отношения к закону не имеют. Если же мы вернемся в реальность, которая существует в Беларуси, и в ту философию, в которой живут контролирующие и силовые органы, то тут все на своих местах.

Белорусский предприниматель — это очень удобная и легкая цель. В сегодняшней системе любой предприниматель, как по Крылову, виноват «уж тем, что хочется мне кушать».

Предпринимателей можно «стрелять» пачками. Это удобно и приносит большие дивиденды с точки зрения звездочек, повышений и дополнительных бюджетов на действия тех или иных спецслужб.

Сегодня к своему приговору я отношусь как к чрезвычайно мягкому, потому что с тех пор изменилось законодательство. Помните, в указе о либерализации [ведения бизнеса] было заявлено, что нужно внести изменения и за экономические преступления не наказывать уголовными сроками?

Прошло два года, и ситуация развернулась в обратную сторону — сегодня максимальные сроки по налоговым статьям увеличились с 7 до 12 лет. Если бы меня осудили сегодня, то я сидел бы еще лет пять, точно.

— После вашего задержания, а потом и суда высказывались мнения о том, что это политическое дело и вас преследовали за ваши высказывания. Вы с этим согласны?

— Я никогда не стремился видеть свое дело как политическое и не хотел статуса политзаключенного. Я очень серьезно отношусь к званию политика и себя к политикам не отношу и, мне кажется, что еще некоторое время точно не буду относить.

Я белорусский предприниматель с общественной позицией, которую я высказываю вслух. Могла ли она кому-то не понравиться, мы с вами можем только фантазировать.

Можно ли было в какой-то момент положить на стол подборку моих высказываний и сказать «Смотрите, какой проходимец»? Конечно, можно. Но мы с вами об этом ничего подтвержденного не знаем и, соответственно, фантазировать на эту тему мне абсолютно не хочется.

«Мой цикл пребывания в колонии закончился песняровской «Малітвай»»

— В колонии вы читали лекции по экономике, участвовали в концертах. Расскажите подробней о вашем быте.

— Он был таким же, как у всех осужденных. Кстати, быт осужденного в колонии «Витьба» устроен достаточно хорошо. С точки зрения качества организации общежития, столовой — это как в недавно отремонтированной районной поликлинике: чисто, аккуратно. Человек, там находящийся, не испытывает мучений в плане, что ему холодно, негде спать или там грязно.

У осужденных есть обязательные занятия, связанные с контролем их жизни, поддержанием себя в санитарном порядке, работой. Я был приписан к цеху деревообработки, выполнял то, что положено любому осужденному.

Могу сказать, что работы в колонии нет. Когда я уезжал, там оставалась 1 тысяча человек. Работой загружены где-то 200 из них. Остальные формально трудоустроены, но, по сути, они гоняют балду.

Но, кроме этого, каждый может реализовываться: ходить в библиотеку и читать книги, заниматься спортом, в кружках по интересам типа шахмат или театра.

Действительно, я прочитал 16 или 17 лекций по экономике. Но мы не смогли закончить курс: об этом вышла статья на TUT.BY, и меня попросили прекратить. Информационный шум повлиял на эту деятельность плохо.

Я участвовал в театральных постановках как сценарист, режиссер и актер. Это огромный, интереснейший опыт, который в другой жизни я никогда бы не получил.

Я испытывал огромное удовольствие, репетируя, играя, придумывая и находясь в контакте со зрителями. Еще организовывал интеллектуальную игру «Игры разума» — аналог «Что? Где? Когда».

Участвовал в концертах. И последняя песня, которую я исполнил — это было 3 июля — была песняровская «Малітва» на стихи Янки Купалы. И я рад, что мой цикл пребывания в колонии закончился именно этой песней.

— Какие люди вас окружали в колонии?

— Самые разные. Процентов 10% — это люди с серьезными статьями и сроками, за которыми, может быть, не одно, а пара-тройка серьезных обвинений.

Наверное, 20−25% — молодые люди, сидящие по наркотическим статьям. Среди них очень редко встретишь человека старше 30 лет. В большинстве случаев это интересные молодые ребята с трудной судьбой. Их «награждали» сроками от 10 лет. А это молодой человек, который еще толком ничего не видел, и колония его сформирует, то есть он останется ужаленным этим местом на всю жизнь.

Достаточно большой процент, может быть, 25−30% — бывшие таможенники, врачи, сотрудники ДФР, судьи, адвокаты. Это высокоразвитые, интеллигентные люди, которые каким-то образом оказались в колонии. Об этом я могу только сожалеть, потому что им там делать нечего.

Остаток — это ребята типа мелких мошенников. Пару человек были, которые сели за руль пьяными, что привело к чьей-то смерти.

Это было нормальное такое мужское общежитие. В колонии я не сталкивался с какой-либо немотивированной агрессией и ничего такого ужасного, что показывают в фильмах, я там не встретил.

Фото Светланы Фар

— Каково это предприимчивому активному человеку оказаться в неволе?

— Мне повезло. Только этой весной я почувствовал, что начинаю уставать, то есть на пятый год. Я к этому опыту отношусь так: это была остановка на моем жизненном пути, чтобы посмотреть на все, что происходит со мной со стороны, почувствовать самого себя и понять, куда мне двигаться дальше. Именно поэтому я не воспринимаю этот опыт как негативный.

Конечно, теперь у меня потерян прежний социальный статус. В результате этого уголовного дела у меня долги перед государством, больше никакого бизнеса — с этой точки зрения я вышел как в чистое поле. Трудно начинать все с нуля в 48 лет. Слава богу, у меня есть имидж, какой-то объем знаний и опыта, я в себя верю, и еще больше в меня верят мои близкие.

В плане семьи через 4,5 года нужны усилия обеих сторон, чтобы вернуться к нормальным отношениям. Но это процесс.

«В этой ситуации выигрывают те люди, которые это дело затеяли. В моем случае это КГБ»

— Что с вашим бизнесом сейчас? Осталось ли от него что-то?

— Ответ очень простой: бизнеса нет. Людей — ноль, бизнеса — ноль. Все закрыто, распродано по совершенно не тем ценам, по которым оно покупалось.

— Сколько вам пришлось заплатить государству ущерба?

— Все, что от меня потребовали, и еще остались долги. Но самая большая проблема не в сумме: она огромная, но в тот момент для компании она была подъемной. Проблема в том, что ее предъявили через год после того, как меня задержали.

Если бы нам предъявили сумму в день, когда меня задержали и сказали, что я преступник, то мы бы ее выплатили, и компания продолжила бы работать. Но в течение года нас держали в подвешенном состоянии, а контрагенты рвали компанию на части. И к моменту предъявления обвинений эта сумма уже не могла быть собрана.

— Выигрывает или проигрывает государство, отправляя в колонию осужденных по экономическим статьям?

— Вы задаете вопрос, ответ на который очевиден. В этой ситуации выигрывают те люди, которые это дело затеяли и получили за него звездочки. В моем случае это КГБ. Это единственный победитель. Больше в этой ситуации никто не выиграл.

Я не знаю, как им этим хвастаться, как прийти домой и сказать: «Дорогая моя жена, сегодня я похоронил бизнес Кныровича и оставил на предприятии в Смолевичах безработными 150 человек».

«Рейтинг перемен среди тех людей, кто следил за происходящим, наверное, был 97%»

— Наверное, вы не успели много увидеть Беларусь после освобождения. А какие вы увидели перемены в Минске?

— Появились новые симпатичные места, появились сервисы, улучшающие жизнь, типа каршеринга и доставок. В этом смысле жизнь стала гораздо более комфортной. Минск это все еще город, в котором хочется жить, из которого я никуда не собирался уезжать. Он рос и развивался во многом в правильную сторону.

Но есть и вещи, которые поразили меня в плохом смысле. Когда я приехал на Октябрьскую площадь, у меня была истерика из-за увиденного здания между Дворцом республики и Домом профсоюзов (бизнес-центр BK Capital Palace, построенный компанией Dana Holdings на месте музея Великой Отечественной войны — Прим. ред.).

Человеку, который о нем не знает, так сразу его показывать нельзя, о таком нужно предупреждать! Иначе будет истерика, как у меня. Такие вещи наводят грусть. А вот развитие Новой Боровой, наоборот, радует.

В целом, Минск стал еще более спокойным и удобным для жизни и работы. Сам по себе город в целом хорош, если не говорить про социальную обстановку.

Фото Светланы Фар

— Вам в неволе было известно о том, что происходит в стране в 2020—2021 году?

— До определенного момента в колонии шел телеканал Euronews и приходили все те газеты, которые были официально в подписном каталоге: «Белгазета», «Народная воля» и региональные издания. То есть информационный поток был, чтобы понимать, что происходит, но не так как на свободе, где ты имеешь возможность выбирать информационный канал.

— Очевидно, что происходящие события обсуждались между собой. Как они воспринимались?

— Как фантастика. Находясь там, люди не верили, что такое может происходить в нашей стране с нашими людьми. Было огромное воодушевление. Могу прямо сказать, что людей, которые бы не поддерживали перемены и главный лозунг «Уходи», были, может быть, единицы. То есть рейтинг перемен среди тех, кто следили за происходящим, наверное, был 97%.

Ко мне подходили некоторые суровые ребята и тихонечко спрашивали «А почему не нашлось из это огромной толпы несколько тысяч нормальных мужиков, которые пошли бы и вломили?». У меня не было ответа на этот вопрос, потому что я не чувствовал происходящее. У меня этого ответа нет и сейчас, есть только подозрение.

— Какое у вас подозрение?

— Все происходило стихийно. За этим не было большого координационного центра, какой-то далекой мысли, поэтому это была настоящая стихийная народная волна. Она этим и прекрасна была. Но именно из-за этого у нее нет каких-то цельных конечных результатов.

— Как изменилось ваше восприятие происходящего в стране, когда в колонии из источников информации осталось практически только государственное телевидение?

— У меня никак, потому что я разговаривал с близкими и через эти звонки в целом улавливал картину. Но в общем была атмосфера уныния. И люди, не получающие информацию извне и смотрящие на Азаренка на СТВ, заплевали телевизор насмерть. Но это (отсутствие достаточной информированности — Прим. ред.) все равно оказывало угнетающее влияние.

— Когда в прошлом году вступивший по президентскую гонку экс-банкир Виктор Бабарико говорил о том, что белорусское общество изменилось, его слова многие воспринимали скептически. А потом оказалось, что и правда, люди изменились. Каким вы видели белорусское общество 4,5 года назад и сегодня?

— Мой народ меня поразил в самом хорошем смысле слова. Я абсолютно не верил, что общество готово к таким изменениям. Это был прекрасный шок. Но главным результатом последних событий стало то, что мы увидели, что мы — это большинство. Что мы белорусы. И теперь это не изменится.

Дальше может происходить все что угодно, но понимание того, что есть мы, что наши интересы и стремления вот такие, никуда не уйдет. Я думал, что до этого момента еще лет десять. И я счастлив, что ошибся.

— Как думаете, можно теперь закупорить общество?

— В этом смысле я абсолютный пессимист и скажу, что закупорить можно. Такой опыт есть во многих странах мира. Полагаю, что тот уровень дна, на котором мы находимся сейчас, еще не самый нижний. Вспоминается Гребенщиков: «Нижнее днище нижнего ада мне казалось не так глубоко». Так вот мы еще довольно высоко и пробивать дно можем еще несколько раз.

Так что, повторюсь, закупорить общество можно, хотя нельзя заставить его думать иначе.

У власти отсутствует философия как таковая — ей нечего предложить людям. А когда нечего людям предложить, их нельзя заставить думать по-твоему.

— Что в таких условиях будет с деловой активностью?

— Экономика — штука тяжелая, она разворачивается и останавливается очень долго. У меня есть знакомые предприниматели, которые ведут и продолжат вести бизнес в Беларуси. Но сегодняшняя ситуация приведет к тому, что они перестанут инвестировать, а значит вкладывать в будущее. Соответственно, потери экономики будут, и они будут большими.

Но этот эффект мы не увидим завтра, послезавтра или через год. Это будет растянутый эффект лет на десять, но он будет трагичным, потому что отказ от инвестирования — это отказ от развития.

«Лучше буду работать в McDonalds, но иметь возможность говорить то, что я думаю»

— Когда вы вышли на свободу, сколько ваших знакомых уже были не в стране?

— Это трагическое ощущение, когда ты выходишь на свободу, а несколько человек умерло (Юрий Зиссер, Владимир Карягин, Сергей Метто), какое-то количество хороших знакомых сидит в СИЗО и ждет суда, а большая часть опытных интеллигентных товарищей уехала.

Если суммировать, то, наверное, половина моих знакомых сегодня находится не в Беларуси или не на свободе. Вторая половина осталась. Но им тяжело, депрессивная жизнь. Им нужно прикладывать много сил, чтобы объяснить себе, как дальше жить в Беларуси.

И я каждого из них понимаю, потому это суровый выбор. И не каждый из них в моей ситуации, когда у тебя за спиной больше нет ничего и ты можешь собрать чемодан и уехать.

— Почему вы уехали?

— Не разговаривать, не высказывать то, что я думаю и чувствую хотя бы в режиме постов на Фейсбуке, мне трудно. А за то, что я думаю, я очень быстро окажусь в более жестких условиях, чем я провел четыре года и семь месяцев. Уже это обстоятельство — повод уехать.

Второе: в Беларуси я ограничен с точки зрения ведения бизнеса, так как на меня наложен запрет на то, чтобы я занимал какие-то должности. Я мог бы заниматься бизнесом, но это была бы партизанщина, за которую опять же могут посадить в тюрьму.

Наверное, из-за этих обстоятельств (хотя, скорей, оно одно — я такой, какой есть) я очень скоро снова оказался бы в тюрьме. А менять себя я не могу. Лучше я буду работать где-нибудь в McDonalds в нормальной стране, но иметь возможность говорить то, что я думаю.

 — Кстати, какие планы на ближайшее будущее?

— Есть команда cтартап-хаба «Имагуру», которая была вынуждена уехать из Беларуси. Сейчас они восстанавливают свое дело в разных странах. Я присоединяюсь к ним и собираюсь развивать инфраструктуру поддержки бизнеса, гражданских и социальных проектов.

— Когда вы готовы будете вернуться в Беларусь?

— Как только я смогут быть тем, кто я есть, и не чувствовать за это угрозу уголовного преследования.

Я, конечно, готов и хочу вернуться. Но понимаю, что, к сожалению, это, вероятно, не произойдет никогда, потому что мои прогнозы крайне пессимистичные.

Я так думаю, потому что сегодняшний Кремль исключительно заинтересован в сохранении Беларуси в таком состоянии, в котором она есть. А это история долгая, потому что российский народ искренне поддерживает это стремление Кремля. Поэтому я готовлю себя к тому, что могу не вернуться в страну никогда. Но если ситуация изменится, я буду, наверное, первым, кто приедет.