«Мне его не отдадут. Просто сказали: никак». Рассказ матери солдата Шишимарина

Медуза поговорила с матерью военного Любовью (по просьбе героини мы не называем ее фамилию, отличающуюся от фамилии сына). Она живет в городе Усть-Илимске Иркутской области.

В чем именно обвиняют Шишимарина

Генпрокурор Украины Ирина Венедиктова 11 мая сообщила, что в суд передано обвинительное заключение по делу сержанта российской армии Вадима Шишимарина — военнослужащего воинской части № 32010, она же 4-я гвардейская танковая Кантемировская дивизия в Московской области (где Шишимарин служит командиром отделения).

Его обвиняют в преднамеренном убийстве мирного жителя села Чупаховка Сумской области, 62-летнего пенсионера Александра Шелипова.

По словам Шишимарина, убийство произошло в первые дни российского вторжения в Украину. Их колонна выдвинулась в город Сумы «для устрашения украинского народа» (формулировка самого военного).

Как Шишимарин говорил на допросе, отрывок из которого 4 мая опубликовала Служба безопасности Украины, 28 февраля колонна попала под обстрел — после чего они с сослуживцами сели в частный автомобиль, отнятый у кого-то из местных, и отправились догонять отступающую колонну.

По пути туда россияне заехали в Чупаховку. Там они встретили местного жителя Александра Шелипова, который с кем-то говорил по телефону. Как утверждает Шишимарин, командир (его имя пока не названо) приказал ему выстрелить в Шелипова. Шишимарин, по его словам, выпустил очередь из автомата; человек упал.

На следующий день Шишимарин сдался в плен. На заседании суда 18 мая он полностью признал свою вину.

* * *

— Расскажите, пожалуйста, о вашем сыне, который сейчас в плену в Украине. Где он учился, работал?

— Вадим окончил девять классов, потом ПТУ. Работал на шиномонтажке в Москве. Там больше перспектив работы, учебы. И у него там девушка.

— Почему он пошел служить?

— Он экзамены сдал, диплом получил, и все — пошел в 20 лет. Он же годен [к военной службе]. Время подошло, чтобы в армию идти. Что такого? Все служат.

— Это срочная служба. А он после нее контрактником пошел.

— У меня 4 января [2020-го] мужа убили. Я прожила с ним 11 лет в счастливом браке. Сын в мае [того же года] подписал контракт.

— Он у вас старший сын?

— Да, самый старший. Всего у меня пятеро детей: три сына и две дочери. Я с ними сижу. Родной отец Вадима не воспитывал, хотя они общаются иногда. Мой муж для него был отчимом. Он работал на большой технике, на кранах. Зарабатывал хорошо.

— Что случилось с вашим мужем?

— Он оказался не там, где надо. Не в то время и не в том месте. Его нечаянно застрелили. Мы не знаем ни фамилии, ни отчества человека, который стрелял. Вообще его первый раз в жизни увидела.

— Он как-то связан с криминалом?

— Нет, он не бандит. Просто приехал на разборки… Муж туда зашел, запчасти привез в гараж (в усть-илимской криминальной хронике есть сообщение, совпадающее по датам и деталям с описанием Любови, — прим.).

— И вы остались с детьми и без надежного источника средств к существованию?

— Да.

— Тогда ваш сын решил пойти в армию?

— Нет. Он уже до этого был в армии. Я ему сказала, что мне не надо помогать. Я сама бы справилась. Он как бы мне не помогает. Я у него не прошу денег, нам хватает.

— Он же, наверное, чувствовал какую-то ответственность?

— Да, он у меня ответственный. Просто решил, что здесь у нас делать нечего. У нас и правда здесь делать нечего.

— Его что-то интересовало? Может, были какие-то увлечения?

— Он в армии постоянно, какие увлечения? С девушкой отдыхать ездили.

— Он вам что-то говорил перед тем, как отправиться на «спецоперацию»?

— Да, говорил: «Мамочка, неделю у меня телефон работать не будет. Я его сдаю. Кто тебе будет говорить, что я уехал на Украину, не верь».

— Он сознательно все отрицал или просто сам не знал, как вы считаете?

— Я не знаю. Мне потом сказали, что, когда он мне звонил, они стояли на [российско-украинской] границе. Им сказали, что они туда-сюда съездят и все. Потом уже началась война, наверное.

— Когда вы узнали, что началась война, что вы почувствовали?

— Первого марта я узнала, что мой сын в плену. Я вообще понятия не имела, что война, что там на Украине что-то происходит… Я не залезаю в интернет, не смотрю новости. Они меня не интересуют, потому что там показывают всякую ерунду, я не хочу это близко к сердцу принимать. После смерти мужа не хочу. Я все это пережила и не хочу переживать еще раз за кого-то. Поэтому я даже понятия не имела, что началась война, пока мне не скинули видео, что сын в плену.

— Кто вам его скинул?

— Невестка. Ей кто-то из мальчишек переслал, кто раньше служил с ним.

— Вы общались с сыном в плену?

— Он мне звонил 13 марта по видеосвязи, сказал: «Мама, все хорошо. Не переживай». Потом только, когда он с [украинским журналистом Владимиром] Золкиным [беседовал], я с ним еще поговорила, и все.

— Как вы вообще думаете, почему украинцы эти видео [с пленными российскими солдатами] записывают?

— Не знаю. С одной стороны, хорошо, что они это делают — и вообще, что они снимали мальчишек в плену… Иначе я бы вообще понятия не имела, где мой ребенок — жив или нет.

— Вы обращались в государственные органы, в Минобороны РФ?

— Господи, я начала обращаться с 1 марта. Везде. Даже Путину писала.

— Что вам отвечали?

— «Мы все делаем. Подождите». До сих пор так отвечают.

— Они, по крайней мере, признали, что он в плену?

— Да. У него статус пленного.

— Насколько я знаю, вы объединили усилия с другими матерями пленных. Можете подробнее рассказать, как вы друг друга нашли?

— Это они меня нашли. Даже не знаю как. Через соцсети, через общих знакомых. У них всех дети уже дома. Там один Вадим остался, и еще мальчишка, который с ним, — Ванька (вероятно, речь идет об Иване Мальтисове, сослуживце Вадима Шишимарина по Кантемировской дивизии, который также находится в украинском плену. — прим.). Вот мы с его мамой и общаемся. И с остальными мамами тоже. Они звонят, спрашивают, отпустили Вадима или нет.

— Что двигало ими, когда они вас искали? Чем вы можете друг другу помочь?

— Вместе все равно легче. Поддержка очень хорошая. Много кто звонил, даже незнакомые люди, даже те, у кого нет детей в плену, просто обычные мамы. Из Красноярска, Москвы, Орла, Мордовии.

— В этой группе хоть один отец состоит?

— Да, там есть отцы. У которых нет жен. Я знаю такого отца, у которого два мальчишки, сына, пропали, и он тоже ушел на войну, чтобы хоть что-то узнать о детях. Одного папу знаю, он месяц в Москве пороги обивал. Хотя деньги есть, большие деньги — и ничего. Матерей — да, их очень много. Когда кого-то освобождают, обменивают, я звоню, узнаю, видел он моего сына или нет. Тех, кто из Киева, где он сейчас. Пленные ведь не только в Киеве сидят, но и в Запорожье, и в других местах.

— Матери тех, которые в Запорожье, тоже объединяются?

— Да, конечно. Наверное, нет такой мамы, которая бы одна осталась. Особенно быстро со мной связались родственницы тех, кто попал в плен вместе с Вадимом. Их было четверо. У всех — мамы, только у одного я с женой общаюсь постоянно. До сих пор.

— Девушка сына вас поддерживает?

— Да. Мы с ней созваниваемся. Она хорошая, мне нравится.

— Можете рассказать про мошенников, которые вымогали у вас деньги?

— Мне Первый канал начал писать, что они якобы собирают деньги на выкуп Вадима. Попросили до вечера достать полтора миллиона. Их пробили, оказались мошенники. Просто в телеграме [аккаунт] сделали, что Первый канал, и все. Они много кому такое писали.

— Как вы относитесь к ситуации, в которой оказался ваш сын?

— Я, с одной стороны, понимаю, что он военный контрактник, он сам подписался на это. Но с другой стороны — это же мой ребенок. Я не знаю. Наверное, должны были сначала мальчишек молодых отпускать вроде него, потом уже офицеров, они все-таки взрослые.

Я же не знаю, как там что получилось, кто стрелял, кто не стрелял. Просто на него это грузят, и все. Я понимаю, что у Вадима нет выхода сказать: «Нет, я так не делал». А за его товарищей, которых обменяли, я рада. Матери звонили, рассказывали.

— Вы за каждого радуетесь?

— Конечно. Они такие же дети, господи. Радуешься оттого, что другой матери легче. Я тоже надеюсь, что услышу в скором будущем от Минобороны, что мой ребенок на территории Российской Федерации. Все мальчишки уже дома, у всех уже все нормально. Ну, как нормально… Есть и раненые, но мы считаем: главное — что живой.

— Если бы вы могли все переиграть, что вы бы ему сказали, когда он решил заключить контракт?

— Я и тогда была против. Хотела, чтобы он получил высшее образование. Говорила: «Иди учись, я тебе за год заплачу, а дальше сам. У тебя будет время, чтобы накопить на следующий год обучения».

— Можете как-то описать, каким Вадим рос?

— Он добрый, но справедливый ребенок. У меня не было с ним проблем. Хорошо учился, всегда мне помогал. У них разница с дочерью год и девять месяцев. Он и сидел с ней, и играл, и умоет, и переоденет. Я им горжусь. Другие дети у меня уже такие — избалованные, а он какой-то сам по себе правильный, что ли.

— А какой-нибудь характерный поступок можете вспомнить?

— Вадим не шел на безбашенные поступки. Даже не сказал мне, что на Украину едет. Он за меня очень переживал — знал, что я тяжело перенесла смерть мужа. Мальчишек предупредил: «Если мама будет звонить, не вздумайте сказать, что я здесь. Даже если меня убьют, ей не сообщайте».

Он такой ребенок, который звонит и говорит: «Мам, я люблю тебя». Ему не важно, кто рядом стоит, он подойдет меня обнимет, поцелует. Для некоторых дико, что взрослый мальчишка говорит, что любит маму. Он такой, очень хороший. Он никогда бы не рискнул жизнью намеренно, потому что первым делом подумал бы обо мне.

— Как вы думаете, мог он совершить то, в чем он признался?

— Намеренно — нет, конечно. Вообще, думаю, нет. Убить человека, который просто стоит? Нет, конечно, вы что. Нет. У него рука даже не поднялась бы. Прям вот так просто, как он рассказывает, застрелить…

Ну это каким безбашенным надо быть? Под наркотиками или пьяным. Вот как в случае с мужем. Там человек пьяный был, невменяемый. Кто может трезвым убить человека? Мне кажется, никто. Нет, Вадим бы не смог.

— Почему он тогда признается в этом?

— Может, его заставляют. Я понимаю — рассказать, как подвиг какой-то совершил, спас человека… А вот так просто сесть и на камеру говорить, что да, мне приказали, я выстрелил. Бред какой-то. Правда, полный бред. Кто приказал?

— Сколько лет вашим детям?

— Вадиму 21, будет 22 в октябре. Дочери в августе 20 лет будет. Сыну 13, еще одному сыну восемь в мае месяце было неделю назад, и дочке четыре года.

— Маленькая совсем.

— Да. Она и папу не помнит. Когда его убили, она совсем крошечная была, два годика.

— Как вы одна справляетесь с такой большой семьей?

— С мужем как-то легче было все это переносить. Мы купили большую квартиру, потому что устали по съемному жилью гонять. Дочь со мной живет и с зятем, полгода назад свадьбу сыграли. Зять помогает, дочь работает. От государства по потере кормильца получаем и детские пособия. Взяли ипотеку. Я всегда говорю: «Умирать нельзя. У меня ипотека на 30 лет».

— Ваш сын уехал в Москву, а другие дети в вашем городе останутся или они тоже куда-то поедут?

— Дочь останется. Со Стасиком [вторым сыном], ему 14 лет будет в июне… Раньше думали, что он пойдет в армию, тоже в Москву. Вадим говорил, чтобы ближе к нему, он бы за ним смотрел. Он тоже перед тем, как уйти туда, думал ипотеку взять, потому что они тоже свадьбу играть хотят.

— А в родном городе у ваших детей есть какие-то перспективы? Как вы сами к Усть-Илимску относитесь?

— У нас маленький городок. Перспективы? Не знаю. Мы привыкли тут жить. Спокойно, хорошо, все друг друга знают. Большие города я не люблю.

— Как вы относитесь к этой войне?

— Негативно. Мне жалко и наших, и украинцев. Там погибают точно такие же дети, как и мои. Чей-то муж, чей-то сын… Я знаю, что это такое — потерять мужа. Я знаю, что это такое — когда дети остались без отца, особенно если это любящий отец. Не знаю, зачем кому-то надо, чтобы погибало столько людей.

Когда Вадим звонил, я спрашивала, как мне забрать своего ребенка. Меня интересует только одно: как мне забрать моего ребенка. Я бы с радостью приехала, но мне его не отдадут. Просто сказали: никак. Все. Никак.