«В Минске солнце светит ярче, чем в Париже, но французы в это не верят»

Искусствоведы называют его белорусским Брейгелем, поклонники из разных стран узнают на его картинах свои родные города и спорят до хрипоты. О том,  что находят в его работах французы, почему не променял Минск на Париж и как найти вдохновение в глуши, Валентин Губарев рассказал в интервью «Салідарнасці» в рамках проекта «Жизнь (не)обыкновенного белоруса».

— Ваши поклонники активно постят фотографии ваших картин в Фейсбуке и не устают признаваться вам в любви. Что еще вам как художнику дает социальная сеть?

— В Фейсбуке я три года, и за это время появилось  4 400 друзей. Сначала думал, кого же буду добавлять в друзья? Художников, красивых женщин, рыбаков, афроамериканцев?

Каждый день несколько десятков человек в друзья стучатся. Иногда с удивлением узнаю, что в Афганистане, Ираке, Иране, Камбодже есть интернет. И я их жителей за это поощрить хочу. Братцы, вы в мировой сети!

Мне кажется, когда не добавляю людей в друзья, я их обижаю. Раньше очень переживал, что делать. Просматриваю страницу человека и думаю: ну за что же его полюбить?

Обязательно добавляю того, кто вышел ко мне с сообщением.

Поначалу я не хотел удалять запросы на добавление в друзья. Пусть человек думает, что я не видел. Но когда накопилась тысяча запросов,  тебя блокируют. Так мне пришлось удалить запросы. 

Я только не могу себе позволить из друзей человека убрать.

— Фейсбук помогает продавать ваши работы?

— Честно говоря, Фейсбук для меня не проводник. Я связан контрактом с французской галереей «Les Tournesols», и мне нужно его выполнять.

Поступают предложения: «Хочу купить вашу картину, а то и две». Я  отвечаю: «Спасибо, но может, цены вас разочаруют. Это стоит больше, чем 500 долларов».

Мне приходится отказываться от выставок, потому что согласиться и подвести — это тоже не в моих правилах.

На днях отвечал Краснодарскому музею. Тронуло предложение из Барнаула. Я не сноб, который выставляется только в Париже. Я бы с удовольствием провел выставки в Барнауле и Гродно, но на ближайшее время планы сверстаны.

На год запланировано три выставки — в Минске, Париже и Дубае. Мне здесь бы успеть и не схалтурить. Я не гонюсь за количеством.

Плюс в этом году 20 лет моей работы с французской галереей. Все-таки круглая дата.

Некоторые считают контракт кабалой. А я думаю, что каждый художник в мире мечтает попасть в эту кабалу. Наконец он может заниматься любимым делом. О нем кто-то заботится, носится с картинами под мышкой,  предлагает,  думает о выставках, рекламе, каталогах. Ты за это вознаграждение получаешь, сидишь себе, пьешь кофе со сливками и рисуешь картины. Бог ты мой!  Это же счастье для творческого человека. Как птичка — проснулся на веточке и пой свои песни!

Любой человек, знакомый с моим творчеством, скажет: «Валентин, но то, что ты делаешь, это же только для нашего зрителя. Эта жизнь понятна только нашему человеку».

Медляк. «Я антигламурщик, — говорит Валентин Губарев. — Специально снимаю с мужика туфли, чтобы он в носках по комнате ходил, танцевал с дамой. Сразу он становится доступнее»

Дача

Но тем не менее, мне никогда не говорили: «Это не наше. Нам непонятно. Рисуй нашу жизнь». Я делаю то, что мне нравится, и порой меня удивляет, почему это проходит. Но я понимаю — почему. Ведь предметы, бытовые особенности, свойственные нам, — не это важно. Важно передать чувства. Немец, швейцарец, норвежец — все они любят и ревнуют, злятся и радуются. Они  прочитывают в моих картинах душевность, грусть. Поэтому их и трогает.

Тридцать лет вместе

Возвращение блудного мужа

У меня недавно спрашивали, не боитесь ли вы погрязнуть в той тематике, что вы воспеваете. А я говорю: только погрязнув, и можно чего-то добиться, — тогда все сразу заметят, что это настоящее искусство.

— На одном сайте прочла комментарий  к работе «Зимний вечер в Сморгони». Читатель написал: «Эх, Россия-матушка!». Есть разница, как воспринимают ваши работы француз, белорус, россиянин?

— Восприятие россиянина и белоруса схоже. Люди находят родное в моих картинах, и мне это нравится. Когда меня спрашивают, а что это за город, я не могу дать название. Это образ провинциального городка, который сохранился у меня в памяти от моих путешествий по России и Беларуси.

Я иногда сажусь в машину и еду, куда глаза глядят, съезжая с накатанных асфальтных дорог на проселочные. Приезжаю в деревушку, а там, у забора многоэтажные стены из золотых тыкв. Пирамида Хеопса тыквенная — ну просто чудо! В памяти это остается.

…В творческом плане мне многое дали Олехновичи. Там родилась моя жена и прошла часть моей жизни. Сам я родился в сталинском доме с мраморными перилами, ванной. И я, городской человек, вдруг оказался на хуторе.  Рядом своя сажалка, лягушки, пчелы, коровы... Много работ там появилось.

Явные преимущества точки кругового обзора

Титаник

Один дома

… Мне интересно наблюдать, как иностранцы пытаются расшифровать мои работы. Если на картине будет небольшая труба какого-нибудь хлебозавода, для западного человека это сразу Чернобыль.

Для многих европейцев постсоветское пространство остается единым. Поэтому даже в каталогах пишут: «Валентин Губарев. Родился в городе Нижний Новгород, Беларусь».

…Я как полпред нашего правительства в области культуры. Наверное, не меньше делаю, чем министр культуры или иностранных дел.  Многие французы после моих выставок заинтересовались Беларусью.

Хотя порой случались анекдотичные ситуации. Подходит ко мне интеллигентная пара. Муж спрашивает: «Ну, как там поживает Милинкевич?». Видимо, в их представлении в Беларуси одна улица — Минск. Тут через забор — Милинкевич, напротив — президент живет, там, за огородом — Мясникович. Все мы к колодцу за водой ходим и можем поболтать. За грибами собраться…

— И что вы отвечаете?

— Не знаю, говорю. Пропал куда-то. Два дня его не видел. Поехал, наверное, на заработки.

Французам кажется, что нет ничего лучше в мире, чем французское. Спрашивают, ну как там погода у вас в Минске? Я говорю: «Примерно такая же, как в Париже, только потеплее. Солнышко поярче светит».

«Есть ли у вас сыры?  — интересуются. — У нас вот сыров триста наименований». — «А у нас четыреста», — говорю.

— Да вы их троллите! И как французы реагируют, когда узнают о сказочной Беларуси, откуда родом художник?

— Половина не верит. Потому что информационный ряд другой. Им необычно видеть меня цветущим и улыбающимся. Помню, перед первой выставкой в Париже я продал автомобиль и купил костюм Hugo Boss.

— С ума сойти!

— Я знал, что за моей спиной вы, «Салідарнасць», Минск, родственники, правительство. Я должен был соответствовать. Французы все заметили. Пара стояла, обсуждала картину и вдруг обратилась ко мне: «Скажите, а рубашку вы покупали в Париже или в Москве?».  

… После очередной успешной выставки в ресторане организовали банкет, на который пригласили ближайших друзей галереи. За столом каждый болтал о своем. Я с переводчицей смеялся над чем-то. И тут переводчица передает мне диалог наших соседей, сидевших напротив: «Слушай, как они могут так смеяться? Они же из Беларуси!».  

Французы побаиваются к нам ехать.  Но если приезжают, остаются довольны. Вот недавно в Минске побывала дочь владельцев галереи, с которой я работаю. Ей и мужу понравилось.

Недавно говорил с художником из Латвии, который приехал сюда после знакомства в интернете с белоруской. Они поженились, живут.  Коллега рассказал, что наши соседи, латыши, воспринимают Беларусь как деревню-лагерь военного образца, где ходят строем, запретов куча, вечером свет гасится на проспектах, люди с фонариком ходят.

И когда он приехал, вспоминает, как ходил и улыбался — настолько в Минске ему было комфортно, сердечно и душевно.  Он поделился историей, как ехал в метро, и два человека ему сказали: «Извините, у вас шнурки развязались». Я говорю: «А что в Риге?».  —  «Никогда никто ничего не сказал бы. Это твои шнурки».

Чтобы составить свое мнение, надо приехать и посмотреть. Я так открывал для себя Францию. Хоть я как торшер — языка не знаю. Зато у меня есть возможность наблюдать жизнь с натуры. Как французы ругаются, лупят ли друг друга сковородками, как мирятся.

Я вижу много трудностей в их жизни. Особенно, если человек ты небогатый,  выбиться из этого состояния тяжело. У нас разница в качестве жизни людей не так заметна, как во Франции.

— Вам не предлагали поселиться во Франции?

— Предлагали. Они считали, что это само собой разумеется. Коль я работаю там — надо жить ближе к работе.

Я не оторвался от своей почвы и понимаю, что это принесет страдания. Это больше, чем ностальгия. Эта земля меня питает как художника. Я нахожу вдохновение и силы физические в нашей жизни, обычаях, традициях, людях, разговорах. Мои родители, дети, родственники, друзья — все это составляет мой мир.

И вдруг меня выбросить на какую-то территорию… Ее надо полюбить. А ведь так не получится. Это должно в кровь, в пот войти с детства, с пеленок.

…Помню, в Германии попал на «голубой огонек». Снимают помещение выходцы из стран бывшего СССР.  На столах — минералка, а на сцене разыгрывают КВН. И я попадаю чуть ли не в 80-е годы. Они пародируют Горбачева и хохочут над этим. А у меня с собой была бутылка кваса.  Я поставил ее, и все внимание зала переключилось на бутылку. Это был живой квас, привезенный с родины.  И что, то же самое получилось бы сделать со мной?

Еще в Германии меня угощали борщом и драниками. В соседней комнате сидели бабушка с дедушкой, прижавшись к маленькому предмету. Оказалось, они слушают на русском языке «Радио Свобода». Это просто сюжет для фантасмагорического фильма!

Ну, зачем я как Мюнхгаузен за волосы возьму себя и перенесу на ту почву?  Мне комфортней, душевней работать здесь, встречаться с нашими людьми.

Иностранцы приезжают и говорят: «О какой у вас красивый Минск, какие красивые женщины!». А я отсюда уеду!?

…Я нашел в Беларуси удивительное место. Искал дом вдали от цивилизации, чтобы никакой национальной библиотеки рядом не было. Чтобы ни троллейбусов, ни микрорайонов. Для меня настоящая природа исключает цивилизацию. Потому что она не пугает пчел, бабочек, стрекоз, клещей.

Деревня. Девять домов. Из них три жилых всего. Когда приехал, словно попал в сказку. Местные жители вышли, с челобитной шапку ломят.  Подхожу к дому, заглянул за него, а там колосится пшеничное поле. Чья пшеничка, спрашиваю. —  «Ваша», — отвечают.

На другую сторону заглядываю — там яблоневый сад. — А чей сад? — Ваш! (Смеется). Все мое, думаю, ничего себе.

— Можно засеять вашу землю? — спрашивают. — Мы вам все дадим.

Люди прекрасные. Принесут мешок картошки или лука. Неудобно даже спросить, сколько стоит. Они даже не поймут вопроса. Если они дают, предлагают, то это бесплатно.

— И где же этот рай?

— В Миорском районе. Там я купил себе рыбацкий домик.  Когда едешь туда, по дороге придется несколько раз остановиться, чтобы пропустить семью кабанов.

За моим домом кустарники, которые затягивают, как воронка. Шагнешь — и хочется идти дальше и дальше. Безмолвие, разнотравье и нескончаемое движение — такой сюр. Под моими окнами озеро, но к нему не дойти. Небольшое блюдце, но там трясина. Спрашиваю у местного: «Иннокентий, а рыба там есть?».  — «Навалом», — отвечает сосед. — «А как же добраться?». — «А у меня жонка зимой идет, делает дырку в проруби  — щуки вылезают посмотреть, кто это. Она берет их под жабры и несет домой жарить».

—  В 1991-м ваша работа «Игры в гласность» оказалась на обложках белорусских и российских изданий. Сегодня у вас возникает желание написать острую политическую сатиру на белорусскую действительность?

— События 90-х меня затронули, как и многих. Кто-то стал деньги делать, кто в политику пошел. Я никуда не вляпался, слава Богу, но на творчестве сказалось. Так появились несколько работ, в том числе «Игры в гласность».

Я вовремя понял, что это творчество для газеты, а не для искусства. Пусть это остается для СМИ, а искусство всегда откликалось на темы вечные. Для меня остаются самым главным отношения между людьми.

Лампочка в 200 ватт

Засиделись

«Боже, уже десять часов, а я еще не проголосовала!»

«Салідарнасць» продолжает проект «Жизнь (не)обыкновенного белоруса». Ждем ваших предложений и приглашений в гости на кухонные посиделки на [email protected].